ОБРАЗОВАНИЕ

ССЫЛКА НА ИСТОЧНИК

Кто такой режиссёр

Мы летим в командировку в Москву. Он как оператор и главный по видеотехнике. Я как автор. Говорим между съёмками и на обратном пути в самолёте. Урывками. Отрывками. Чтобы понять образ жизни режиссёра, нужно хоть раз быть по-настоящему увлечённым. Когда ешь — и одновременно думаешь о кино. Когда спишь — и тебе снятся смыслы фильма. Прямо сейчас Василий БУЙЛОВ занят в семи кинопроектах, он педагог в Институте искусств им. Д. Хворостовского, кинорежиссёр «Енисей-Кино». Он работает для того, чтобы кино в Красноярске было и развивалось. Чтобы город мог посмотреть на самого себя со стороны. Это ведь полезно, правда? Смотреть на себя со стороны. 

ПРОЛОГ

— Как ты учился в школе? 

— Я был экспериментальным ребёнком. Мама учила меня сама до 8 лет, но когда родилась младшая сестра, мама сдалась и отвела меня в школу. Мне устроили тестирование, и выяснилось, что по уровню знаний я мог бы пойти в пятый класс. Но в 5 классе я бы был самым маленьким, меня записали в третий, чтобы я мог окончить начальную школу. 

Я не понимал, как устроена школа, и в первый день пришёл в класс с машинками, достал их и стал играть. Учительница заплакала и сказала, что не знает, что со мной делать. Дети засмеялись. Меня били в школе. Я был непонятным, и всем хотелось это «непонятное» отодвинуть от себя. Было скучно, я скатился на тройки. 

— А в чём непонятность заключалась? 

— Я не ходил на дискотеки, слушал классическую музыку, доил и пас коз. Моя мама держит коз до сих пор. Я часами сидел в библиотеке, читая всё что можно, особенно приключенческую литературу — Джек Лондон, Эрнест Сетон-Томпсон, Марк Твен, Альфред Шклярский. Я был белой вороной. Всё изменилось где-то в 10 классе, когда я вырос до метр девяносто, меня стало просто неудобно бить. Я занялся музыкой, и ко мне стали относиться с осторожным уважением. Могли за руки и за ноги отнести в столовую, чтобы я поиграл на пианино. 

— А как появилась музыка? 

— Однажды к нам пришёл папин коллега и спросил, чем я хочу заниматься. Мне было 16, и я вдруг понял, что не знаю, чего хочу. В то же время умерла моя бабушка в Петербурге, нам привезли её вещи, в том числе пианино. Его нужно было настроить, и родственник, тоже из Петербурга, прислал книжку по настройке и ключ. Я настроил пианино. Плохо, но настроил. Об этом узнала директор музыкальной школы в Дивногорске и взяла меня на ставку настройщиком. 

В моём распоряжении вдруг оказалось 32 пианино и рояль, на котором можно было заниматься. Я приходил после уроков, часов в шесть вечера и занимался до полуночи. Иногда ночевал здесь же, у рояля, просыпался в 6 утра и начинал заниматься, пока меня не выгоняли. 

— Довольно асоциальный образ жизни. 

— Я думаю, это был хороший способ убежать от реальности. 

— Когда ты отделён от людей, учишься анализировать то, что происходит. 

— Думаю, что я начал жить как-то по-другому после поездки в Италию. Нас с фольклорным ансамблем «Тропина» пригласили на всемирную хоровую олимпиаду. Мне было 18. Есть Дивногорск, а есть Италия. 2001 год. Я увидел Милан, архитектуру, дизайн, хорошую обувь, красивую одежду, людей, которые улыбаются. Местные жители в маленьких городках играют в футбол на огромных полях. У нас такие поля доступны только профессионалам, а у них такое — в каждом посёлке. Увидел прекрасные Альпы. Конечно, это производит впечатление, когда XII век соседствует с XVI-м и с XXI-м. Я считаю, это был переломный момент в моей жизни. 

— Многие ездят из Дивногорска за границу, и у них не происходит «переломных моментов». 

— Сейчас этим никого не удивишь, есть YouTube, люди ездят куда захотят. Это стало привычным. Но тогда из высоких технологий у меня был CD-плейер и несколько дисков к нему. 

На меня произвёл впечатление сам факт, что можно жить по-другому, и это «по-другому» как-то связано с людьми, не только с местом. 

Надо учесть контекст: 2001 год, башни-близнецы в США, весь мир на грани, происходят теракты. И вдруг ты попадаешь в мир, в котором спокойно и хорошо! Люди просто улыбаются, здороваются просто так на тропах в горах. Я помню сцены из этой поездки. Вот мы едем на поезде из Милана в Венецию, перед глазами мелькают деревни, поезд несётся, но не трясётся, как наши электрички. Я уже не говорю про идеальные дороги. Странное ощущение: ты же у себя дома живёшь примерно в таких же условиях, ну, может, похолоднее. Те же горы, реки, озёра. Кажется, что в Италии всё то же самое, только нормальное. 

В какой-то момент в вагон зашёл человек с октобасом, это музыкальный инструмент, с виду как контрабас, только больше в полтора раза. Человек и октобас заняли весь тамбур. Но никого это не смущало, хозяин инструмента уселся на раскладной стул и стал весело болтать по сотовому телефону. Я попытался представить себе такого пассажира, который каждый день ездит из Дивногорска в Красноярск, но таких у нас не было. И не думаю, что есть сейчас. 

В этой же поездке мы увидели, что такое боль мигрантов. Мы познакомились с русской женщиной, которая работала у больного богатого итальянца. Она ухаживала за ним, а деньги отправляла сыну, который учился в Москве и снимал комнату. Она была одинокой. Мы должны были уезжать и всей компанией ждали автобус на местном автовокзале в городке Рива-дель-Гарда, она пришла нас провожать. Нас уже из гостиницы выгнали, а до автобуса ещё часа четыре. Поэтому мы тупили на вокзальчике, ели вкусную пиццу, смеялись, были абсолютно счастливыми, а женщина рядом сидела и молчала. Она сказала, что просто соскучилась по русской речи, не будет нам мешать. И вдруг начала рыдать. Мы испугались, стали утешать её, она выбежала на улицу, успокоилась, вернулась, извинилась и попросила, чтобы мы не обращали на неё внимания: «Я за этим и пришла». Она несколько раз вот так уходила, вытирала слёзы, возвращалась. Я сейчас понимаю, что это такое, когда ты не адаптирован к среде. Но тогда это было на уровне чувств. 

ЭПИЗОД 1

Если набрать в поисковике «Василий Буйлов, Красноярск», Яндекс ответит: режиссёр, продюсер, основатель кинокомпании «Саянфильм». На видеоканале компании около 50 видео. Мы в метро, и я спрашиваю, что больше всего нравится из собственных работ и что стоит посмотреть прямо сейчас. 

— Фильм «Звуки». Моя выпускная работа во ВГИКе. 

Смотрю короткометражку. Ноты. Руки. Пианино. В фильме нет ни одного слова, только звуки. Звуки квартиры, улицы, движений. Молодой парень приезжает настраивать пианино. Он красиво работает. Свет. Воздух. Чистота. Клавиши. Его работу наблюдает девушка. Когда он начинает играть, она как будто танцует. И нет ничего прекраснее ни этого танца, ни этой музыки. Кажется, они будут вместе очень счастливы. Но парень закрывает пианино и уходит. Он забывает в квартире часы, которые найдёт она. Кажется, они оба понимают, что с ними произошло. 12 минут трогательной метафоры. 

— Почему парень перестаёт играть? 

— Он испугался. 

— Они ведь влюбляются? 

— Наверное, да. 

— Он испугался самого прекрасного чувства? 

— Оно для него незнакомо. 

— Это кино про тебя? 

— Я не знаю. 

Я смотрю ещё «Саянфильм». Короткометражка «Книга желаний» совсем другая — жуткая, даже слишком реалистичная. Почти гротеск в фильме «Глухонемые». «Активация» — фильм про Красноярск как город, в котором хочется красоты и комфорта. Мы снова говорим в метро, по дороге куда-то. 

— Почему ты решил, что в Красноярске должно быть кино? 

— Мне кажется, что Красноярск устал. Ему нужно проплакаться и посмотреть на себя со стороны.

Это моё субъективное мнение. Кино — это один из способов осмыслить себя на своём месте. 

— Это хороший ответ. 

— Кино — это способ коллективного мышления, большой и сложный культурный процесс. Киноиндустрия может дать Красноярску узнаваемость. Люди почувствуют себя на своём месте, увидят свои проблемы на экранах, узнают себя, свою жизнь. Они будут гордиться местом, в котором родились и живут. Им захочется здесь жить. Это какая-то легитимизация собственного положения в пространстве. Даже если в вашем городе снимался небольшой эпизод для фильма, люди об этом долго помнят и гордятся. 

Раньше была литература на первом плане. Я читал «Васюткино озеро» Астафьева и чувствовал свою сопричастность этим местам. Теперь вектор сменился больше в визуальную часть. Теперь кино стало фактором сопричастности, культурным флагманом. 

— Сколько проектов сейчас у тебя в работе? 

— Три документальных фильма и один игровой короткометражный. Ещё я преподаю в институте кинорежиссуру, помогаю в создании кинокомиссии Красноярского края и курирую проект киножурнала «Енисейский меридиан». 

— Что такое кинокомиссия?

— По сути, это «госуслуги» для киношников, когда в одном месте можно узнать всё: где в Красноярске хорошие локации для съёмок, в какое время года и как туда добраться. Тут же актёрское агентство и прокат оборудования, студия звукозаписи, площадка для взаимодействия с администрацией по общим вопросам. Всё для того, чтобы люди поехали сюда снимать своё кино.

— И они поедут сюда? 

— Да, они и так едут, но им сложно разобраться без организации на местности. 

— Какое игровое кино сейчас в работе? 

— Дипломный фильм моих студентов о парне, который зарабатывает на лечение своей сестры от лейкемии тем, что продаёт наркотики. 

— А документальные проекты? 

— «Там, где наш дом» — это четыре новеллы об интересных людях Красноярского края, идея молодого режиссёра Владимира ТАРАСОВА. В центре каждого сюжета герой, у которого есть дело жизни и необычное хобби. Например, Вадим КЕОСЬЯН, микрохирург, который занимается gps-плаванием в холодной воде. 

Ещё один проект — размышление о городе. Архитекторы пытаются сформулировать, что же такое город? Как работает свет в городах, зачем он нужен? Ещё есть идея снять фильм о хоровой культуре Красноярска. Показать хор изнутри. Это круто — петь в хоре, и большинство людей не знают — насколько это круто. 

— Ты умеешь удивляться, да? 

— Да, я любопытный. 

ЭПИЗОД 2

— Где ты учился всему, что умеешь? 

— У меня три образования: Красноярское училище искусств, дирижёрско-хоровое отделение; Литературный институт имени Горького (три курса); ВГИК им. Герасимова, мастерская режиссуры игрового кино.

— Здорово! Каково это — понимать язык музыки, литературы и кино? 

— Я их не разделяю, не всегда можно понять, где проходит граница. Чем больше языков, тем интереснее твоя жизнь, тем больше красок и тем меньше ты понимаешь, что вообще происходит. Это всё зависит от интеллектуального запроса, от потребностей. 

— Почему ты не уехал за границу после того, как тебя так потрясла Италия? 

— Не было возможности сразу уехать, но я ездил в Москву несколько раз, останавливался у друзей отца, чтобы понять, как там жить, куда поступать. Долго гулял по Москве, наблюдал, как там всё работает. Тогда не было телефонов, навигаторов. На тот момент я решил, что мне хватит и Москвы. Выбрал академию Гнесиных. Поступил, но разочаровался. Я был высокомерным, свободолюбивым и не мог приспособиться к учёбе. 

На год уехал в деревню, в Ивановскую область. Там папин друг построил дом, но в нём никто не жил, нужно было топить печь, следить за домом. Я переехал туда.

— Сколько тебе было лет? 

— 24. 

— В 24 обычно хотят тусоваться, а не в деревню. 

— Я и тусовался. Ко мне приезжали люди, может быть, не так часто, но очень интересные. Можно же путешествовать на одном месте, если внимательно наблюдать. Я наблюдал за местными жителями. 

Например, за Руфиной, ей тогда было 62 года, она никогда в жизни не выезжала из своей деревни. Ни разу не была ни в Москве, ни в Иваново. Один раз ездила в райцентр, когда рожала дочь. Всю жизнь проработала дояркой. Она смотрела только телевизор и спрашивала меня, правда ли в Москве так, как показывают по телевизору? Я покупал у неё молоко, потрясающее варенье, сметану. С Руфиной жил дед, которому если сказать: «Приятного аппетита», когда он ест, он всегда одинаково отвечал: «Нежёвано летит». Суперинтересная жизнь.

— Что ещё ты делал в деревне? 

— Писал, гулял, играл на пианино. 

— А что ты писал? 

— Дурацкую книгу про своё детство. Пытался проанализировать его, инстинктивно выписывался. Это как сон. Мозгу нужно упорядочить то, что он видел. Когда нагородилась внутри куча всего, и ты не знаешь, куда его деть. Писательство — это выход, спасение, самоанализ. Я написал о себе плохую повесть, и мне стало легче. 

— Почему ты решил, что повесть плохая? 

— Она неготовая. Это как первые шаги ребёнка, они не могут быть, как у спортсмена. Эта повесть не имеет никакой ценности вне процесса написания. Ничего общего с искусством. 

— Но это способ понять себя. Что ты понял за год в деревне? 

— Довольно много. Например, если прожить год на одном месте, то появляется чувство родины, потому что происходит смена времён года, и через год ты видишь то же состояние природы. У тебя просыпаются какие-то чувства к этому месту. Это был один из самых ценных периодов в моей жизни. Это большая роскошь — вот так зависнуть в одном месте. 

— Да, у тебя был год на «подумать»!

— После этого я попал в Литинститут, в богемную тусовку. Мы изучали латынь, древнерусский язык, историю литературы, историю театра. Топовые педагоги из МГУ. Историю преподавал Александр Сергеевич СМИРНОВ, он написал учебник, по которому все вузы учились тогда. Чем больше у тебя координат, тем интереснее, тем очевиднее связи одного с другим. В моей голове начали связываться фрагменты знаний. Например, часть моей научной работы была посвящена Петру и Февронии. Я предположил, что они не могли иметь детей и именно поэтому ушли в монастырь, ведь Пётр до этого сильно болел, она его лечила. Ты начинаешь под другим углом смотреть на привычные или известные всем истории и вещи. 

— Мне кажется, это и есть главное качество режиссёра. Почему ты ушёл из института? 

— Я написал диплом на третьем курсе. Это была повесть «Человек номер ноль». История успешного героя, который переживает кризис, и ему предлагают игру-обряд: похоронить живьём, после чего у него снова появится желание жить. Я пробовал описать этот процесс. И это было кинематографично. Мой мастер сказал, что я буду «допиливать» этот текст в ближайшие два года, и сейчас я понимаю, что действительно можно было довести эту повесть до приличной, но тогда я не захотел на это тратить время. 

Я попал на съёмки фильма в апреле 2009-го. Там нужен был настройщик. Я приехал (это было где-то под Звенигородом), настроил рояль, и мне разрешили поприсутствовать на съёмках. Это было совместное русско-итальянское кинопроизводство, фильм назывался «Десять зим». Интересный опыт. А вечером мне позвонили и спросили, не могу ли я поиграть в кадре завтра. Актриса из ГИТИСа пела, а я должен был играть на рояле песню «Виновата ли я» (как будто мы музыканты на русско-итальянской свадьбе). 

До съёмочной площадки меня подвёз оператор, мы разговорились, и он сказал: если хочешь заниматься кино, то нужно поступать во ВГИК. Мы снимали с девяти утра до трёх ночи. Я впервые увидел кинокамеру вблизи. Что-то перемкнуло, видимо. Утром я проснулся и понял, что не пойду больше в Литинститут. Начал готовиться поступать во ВГИК. 

— Радикально. 

— Мне не было страшно, я не понимал, во что ввязываюсь, а потом уже было поздно. 

Кино — это сложное, многокомпонентное явление. На подступах к миру кино много павших, тех, кто думал, что именно у них получится покорить этот мир. 

Я как зритель недоволен тем, что я делаю. Например, в «Книге желаний» мне нравится атмосфера, там она есть. В другом фильме есть актёрская игра, в третьем — сюжет. Но собрать, чтобы всё было хорошо в целом, очень сложно, и результат непредсказуем. 

В музыке проще, я понимаю, что написал хорошо, и люди это почувствуют. Музыка безусловна, а с кино всё сложнее, каждый смотрит его по-разному, видит своё. 

— Ты преподаёшь в институте — чтобы что? 

— Чтобы найти себе соратников. Чтобы у людей было понимание технологии, как что-то создавать, чтобы они могли помогать друг другу. Я учу студентов киноязыку, тому, что сам узнал во ВГИКе, по сути — ремеслу. Например, как можно управлять временем. Как его сжать или растянуть с помощью монтажа. Это просто инструменты, при помощи которых можно реализовать идеи, которые волнуют ребят. 

— А что их волнует? 

— Отсутствие честности. Они несчастливы из-за того, что старшие поколения врут, в том числе самим себе. Они это чувствуют. 

— Если бы у тебя был день, когда совсем нет дел, то ты бы… 

— Спал. А потом поехал в Хакасию на машине под песни Боба Марли.

— Чего бы ты хотел дальше? 

— Это широкий вопрос. Как мне ответить?

— Как хочешь. 

— Я бы хотел встретить любовь. Это для меня неведомо. 

Пауза. Молчим в самолёте, который только что набрал высоту. 

— Нормальный ответ? — спрашивает Василий. 

— Хороший ответ. 

Мы слетали в командировку в Москву. Говорили между съёмками. Урывками. Отрывками. Василий Буйлов живёт и работает в Красноярске. Ему 38. И чтобы понять его образ жизни, нужно хоть раз быть по-настоящему увлечённым. 

Иногда мне кажется, что нет ничего важнее этой увлечённости и искреннего интереса к тому, что вокруг тебя.

Александра СЛАВЕЦКАЯ-МАРКЕВИЧ

ССЫЛКА НА ИСТОЧНИК

27 января 2020

Алена Никулина

Интервью с Василием Буйловым. Режиссером, который делает кино здесь.

— На вашем YouTube-канале после просмотра всех коротких метров всплывает значок с вопросом: «Понятен ли вам смысл фильма?» Вам важно, чтобы люди понимали про что вы снимаете?

— Конечно, полезно знать, что люди думают [о твоем фильме]. Кто-то его понимает, а кого-то — тошнит. На самом деле это очень сильно вдохновляет. Просто у режиссера есть такие аутичные периоды, когда он не задействован в процессе и, если там, где-то капает что-то на самолюбие — это хорошо. Кто-то поругает, кто-то похвалит. То, что ты сделал когда-то — небесполезно.


Сейчас в интернете на любой более или менее хорошо снятый фильм народ пишет много комментариев и часто очень восторженно: «Вау, какое кино!». Это, скорее всего, просто нормальный фильм, который качественно сделан, но для некоторых зрителей он становится настоящим откровением. Тут я понимаю, что у конкретно этих людей нет насмотренности, нет доступа, не в смысле физического, а доступа в голове к хорошему кино.

У нас культура смотрения кино не очень развита, хотя это вроде как популярный вид искусства. Люди не ходят в кинотеатры; очень низкая заполняемость кинотеатров, всего около 16 процентов.

Конечно, многие фильмы, кроме как на торрентах, нигде не найти. Я сейчас смотрю американские фильмы 80-х и 90-х и просто открываю для себя очень многое, что прошло мимо нашего проката, но заслуживает внимания. История кино очень сильно разрастается. Колоссальное количество фильмов, их столько много накопилось, что некоторые двадцать-тридцать лет спустя снова выходят в прокат. И поэтому, когда молодой зритель, не видевший серьёзного кино с большой буквы попадает в этот хаос контента, то спустя какое-то время поиска чего-то разумного в этом компоте, когда он находит частицу здравого смысла для себя, он зачастую даже не знает, как на неё реагировать. Сам факт анализа увиденного для кого-то может стать откровением. Фильм выходит за рамки «нра — не нра», «круто или туфта», он может заставить думать, реагировать, спорить. Я провоцирую этим вопросом, зритель воспринимает это как игру, микровызов и пишет комментарии.

—— А нужно переводить любительские комментарии в статус «профессиональных». Я про то, что если нет насмотренности, нужно ли этот пробел как-то восполнять? Делать всех критиками, в школах вводить дисциплины.

— Учить смотреть и обсуждать кино в школах надо, на мой взгляд, потому что нужно уметь смотреть кино, это не всегда просто развлечение.

С другой стороны, а кто будет учить в школах? Где взять столько подготовленных киноведов? Все эти попытки поставить [образование] на поток ни к чему хорошему не приводят. Что-то попадает в голову, и там прорастает. Часто, чтобы ребенок чему-то научился, ему нужно дать конструктор и не трогать его. Вот один из таких [конструкторов] это — YouTube.


— Молодое поколение — для них Голливуд и западное производство будет примером?

— У нас, на самом деле, другого способа производства и не будет. Есть голливудская система кинопроизводства, есть еще европейская, которая немного отличается, но другого метода нет. Там снимают огромное количество картин. Это индустрия, и все школы, которые там есть, подстроены под эту индустрию. И все школы частные — человек хочет учиться, он платит и учится. И неудачников там тоже хватает. Но одно дело неудачник за свой счет, а другое — неудачник за счет государства.


— А что у нас сейчас не так в кинопроизводстве?

У нас не хватает дисциплины. В Америке, если надо перенести диван, то его переносит тот, кто должен это сделать. Если же диван перенес кто-то другой, то вечером просто, когда деньги считают, одному заплатят на сто долларов больше, а другому на сто долларов меньше.

Такого, что кто-то знает что-то лучше за других — там нет. Я имею ввиду, каждый профессионал занимается своим делом и не лезет с советами к другим. Это нам может не нравится, потому что у нас еще такая детская нация, и мы любим влезать туда, куда не надо. Нам сложнее собраться, мы любим опаздывать. Именно любим, потому что это для некоторых [опоздание] такой кайф. Я по-другому это объяснить не могу. Если человек опоздал на съёмку и ему не стыдно, то с ним что-то не так.


Но я считаю, что в кино все уже более-менее решено. И в плане производства Россия уже может снимать практически на уровне Голливуда. Тех профессий, что у нас не хватало, они все появились, потому что все поняли, что они нужны. Тем более, многие ездят работать там и перенимают опыт. Операторы работают и там, и здесь, они становятся более требовательными, с ними уже так не поспоришь. Модель начинает работать. Даже мы в Красноярске смогли свою модель сделать и снять фильм [имеется в виду последний фильм студии Sayanfilm «Глухонемые» — ред.прим. ].

— Вы говорили, что «Глухонемые» стали образовательной площадкой для более чем десятка людей.

— Любое кино — это всегда образовательная площадка. В кино теория и практика, наверное, еще более различны, чем в медицине. Учебная и боевая обстановка. Ты приходишь с фантазиями «я так вот буду делать, и так, и вот это еще», а, погружаясь в процесс, понимаешь, что тут творчества совсем нет, тут бы своё донести и не растерять.

Снять фильм по умолчанию ты можешь только плохой. Хороший фильм ты снимешь только в том случае, если ты соблюдал все законы и правила кинопроизводства, у тебя хороший сценарий, хорошие актёры и, если с тобой была огромная удача. То есть это чудо, если фильм получился приличным.

2 /2

В данном случае мы сделали полноценный и смотрибельный продукт. Я не отношусь к этому как «О боже, мы сняли кино!». Мы тестируем на местности возможность кинопроизводства здесь. Это как пробный экземпляр автомобиля.


— Налаживать кинопроизводство сложнее, чем просто прийти с готовой историей в индустрию, где наточены все инструменты?

— Конечно, это почти невозможно. Во всяком случае, очень трудно. Но есть очень важный окрыляющий меня лично аспект. В Красноярске крутые театры. Очень живые интересные актёры. С ними хочется работать. Они как необработанный камень. Очень сильная порода людей в Красноярске, и я сейчас не только про актёров говорю, в целом про всех людей. Я хоть и вырос здесь, больше десяти лет прожил в Москве и очень сильно изменился там. Мне кажется, если бы не Москва, я бы не видел этого в людях, потому что я был бы одного со всеми свойства.

На меня могут обидеться за эти слова, но я понимаю, о чём говорю. Люди словно руда здесь не переработанная, грубая, тяжёлая, много примесей, но есть какая-то удивительная непредсказуемая в этих людях сила, энергия. Что-то там сверкающее есть внутри. Это редкоземельный, образно говоря, материал в культурном плане. Мне очень интересно, что из этого может получиться.


— То есть вам нравится снимать здесь кино?

— Если коротко, то да. Но если в целом, не могу сказать, что снимать кино — удовольствие. Нет, конечно, удовольствие есть, иначе никто бы этим не занимался, но это не такой уж и прямо кайф. Для меня, как продюсера это достаточно суровая работа с очень большим количеством неизвестных. Ты смутно видишь только к концу монтажа к чему ты пришел, как режиссёр, потому что обычно в середине фильма — хаос — и на съёмках ничего не понятно. Но это везде так, не только в Красноярске. Здесь просто мало людей, это главная трудность.


Чем меньше людей на площадке, тем хуже, потому что ответственность за работу, которая всё равно должна быть сделана, распределяется между оставшимися. На съемочной площадке должно быть много людей, у каждого должна быть своя задача и, если человек со своей задачей хорошо справляется, он не вешает свою безалаберность на других. Чем больше людей, тем больше времени у тех, кто думает о творчестве, тем более защищенными себя чувствуют режиссёр и актеры. А актёры — это самый главный элемент, который нужно защищать. На них дунул — и все. Есть очень тонкая связь между режиссёром и актёрами. [Если] никакой угловатый предмет этой связи не мешает — тем лучше для сценария, для истории, которую мы рассказываем.

Сейчас главное — превратить всё это в бизнес. В моем случае, когда есть отработанная система, и я понимаю, о чем говорить и как говорить, важно теперь, чтобы появилась индустрия. Чтобы здесь была киношкола, производство, крупный кинофестиваль, кинорынок. Это все неотделимо одно от другого — кадры нужно выращивать.


— Москвитин на Байкальском фестивале [в октябре 2019 года фильм победил в номинации «Лучший игровой фильм», на V Байкальском фестивале регионального кино — ред. прим.] назвал «Глухонемые» криминальной сказкой, в описание говорилось, что это — черная комедия. Как смотреть это кино? Веря в волшебство или иронизируя над жизнью?

— На самом деле Москвитин помог сформулировать идею фильма. Потому что я до конца не понимал. Мы снимали чёрную комедию, когда сняли и смонтировали, [увидели] социальный подтекст внутри, он там был, казалось, что он довольно простой, как идея о неравенстве. Но на майской закрытой премьере все смеялись, хотя фильм был ещё не совсем готов. В Иркутске на фестивале тоже все смеялись и это большое облегчение, потому что нам уже всё это было не смешно, для нас, кто работал над фильмом, социальный подтекст стал более значительным в процессе работы. Всё время казалось, что можно было бы и посмешней сделать и покороче. Но так всегда, своё [кино] смотреть адекватно невозможно. Он [Москвитин] назвал её пролетарской сказкой, потому что-то, что там происходит в принципе невозможно. Нельзя много говорить, а то спойлеры пойдут.


— У вас был документальный проект о простых американцах. Вы будете продолжать снимать документальное кино? Скажем, о простых сибиряках.

—Сейчас я монтирую фильм документальный, который мы снимали в Красноярске. Очень странный опыт, но мне кажется, что-то в этом фильме есть такое, что затронет многих людей в городе [имеется в виду фильм «Активация», выход которого запланирован на конец февраля 2020 года. Интервью с Василием Буйловым было записано в декабре 2019 года — ред. прим.]. Мне хотелось понять, и до сих пор я для себя не понял, есть ли у Красноярска какое-то серьёзное самостоятельное будущее или он так и не сформируется, как нечто отдельное, не выйдет из статуса сырьевой колонии. Тут в меня могут опять помидоры полететь, но уже сколько лет всё это тянется? Я уехал из Красноярска в 2005 году. В 2017 это были всё те же ПАЗики с грубыми, вечно недовольными кондукторами и зверскими гонщиками водителями, которым вообще плевать, что там за существа в салоне. Тему экологии даже можно не затрагивать, это просто за гранью. Все всё прекрасно понимают, о чём я говорю. Мы уже в который раз откладываем запуск метро. Бездумная точечная застройка будущих трущоб и так далее.

Нет-нет, фильм не об этом, конечно. Фильм «Активация» — это хроника создания светомузыкального шоу на «Стрелке», реконструкции парка «Покровский» и других объектов Красноярска.



Архитекторы делятся своими впечатлениями о работе, которую им пришлось сделать в такие короткие сроки, о том, почему они сами не уехали из города, из страны, хотя им хотелось, они думали об этом.

В фильме нет героев, которые уехали из города, потому что их мотивы очевидны для всех. Ответов однозначных никто там не даёт, но есть очень интересные мысли, что же это такое — Красноярск. Прямо очень неожиданные мысли. На мой взгляд, этим фильмом мы запустим дискуссию на всех уровнях социума. Именно дискуссию, конструктивный диалог нужен, а не бесконечные взаимные обвинения, высокомерные заявления власти и трусливые всплески ненависти в комментариях.

У нас же на самом деле не все так плохо, нам бы в порядок привести города. Это как на кухне посуду помыть, если сравнивать с историческим масштабом, а мы из этого делаем [очень большую проблему]. Надо глубже посмотреть: почему одни люди живут, а другие уезжают? И этим должны заниматься художники, потому что они не представляют интересы государства, они представляют интересы страны.


— Тяжелая ноша.

Сейчас мне кажется кино, которое будет достаточно честным, не будет заискивать — это кино будет востребовано. Мы поэтому смотрим «Форест Гамп», потому что это реальная история Америки, может рассказанная в таком насмехательском ключе. Но он сделан талантливо и круто, искренне, и ты будешь смотреть его сколько угодно раз. Если бы нашу историю так рассказали у нас бы фильм запретили.

Нужны художники, которые понимают, что не надо оглядываться, что там скажут, как посмотрят, что напишут. Если делать талантливо и честно — все увидят то, что надо. Если бы Тарковский не был бы талантливым, его бы и за «Иваново детство» могли ну так [поругать]… Или за «Андрея Рублева». Хотели запретить, но не знали, как. Потому что это сделано здорово, весь мир говорил и говорит, что это круто. Поэтому надо делать талантливо и стремиться к этому. Это очень сложно. И здорово, если у фильма будет [оценка] семерка на кинопоиске. Надо делать, делать, делать и снимать, снимать, снимать. Жизнь разберётся потом.